Планета была столь незначительной и находилась  в  такой  космической
глуши, что не имела  названия,  а  только  кодовое  обозначение  и  номер,
которые определяли ее местонахождение. У деревни же название было,  но  ни
один человек при всем старании не мог произнести его правильно.
     Перелет с Земли на  эту  планету  стоил  немалых  денег.  Вернее,  не
"перелет", а обычное  полтирование.  Однако,  чтобы  получить  информацию,
необходимую для уточнения координат этого полтирования, следовало  изрядно
раскошелиться: та  планета  находилась  настолько  далеко  от  Земли,  что
компьютеру нужно было произвести расчеты по высшему разряду - с  точностью
до одной десятимиллионной. В противном случае вы  могли  материализоваться
эдак в  миллионе  миль  от  пункта  назначения,  в  неизведанных  глубинах
космоса: или же, если вы все-таки  оказывались  неподалеку  от  намеченной
планеты, материализация могла произойти в тысяче миль над ее поверхностью,
либо, что еще хуже, под поверхностью, на глубине в двести-триста  миль.  И
то и другое было, естественно,  крайне  неудобно,  а  вернее  -  неизбежно
приводило к гибели.
     Ни у кого во  всей  Вселенной,  за  исключением  Энсона  Лэтропа,  не
возникало желания посетить эту планету. А Лэтроп должен  был  побывать  на
ней, потому что именно там ушел из жизни Рибен Клэй.
     Итак, он отвалил солидную  пачку  купюр  за  то,  чтобы  ему  помогли
постичь нравы и обычаи аборигенов и обучили их языку, и еще мешок  банкнот
за вычисление параметров своего  полтирования  на  эту  планету,  а  также
обратного - для возвращения оттуда на Землю.
     Он появился там около полудня, но материализовался не в самой деревне
-  для  этого  было  недостаточно  даже  расчета  с  точностью  до   одной
десятимиллионной, - а, как выяснилось позже, не более чем в двадцати милях
от нее и футах в двенадцати над поверхностью планеты.
     Он поднялся на ноги, стряхнул с одежды пыль и  мысленно  поблагодарил
свой рюкзак, который уберег его от ушибов при падении.
     Поверхность  планеты,  во  всяком  случае  та   ее   часть,   которая
представилась его взору, выглядела довольно-таки  уныло.  Стоял  пасмурный
день, и окружавший Лэтропа ландшафт был настолько бесцветным,  что  трудно
было различить  границу  между  линией  горизонта  и  небом.  Вокруг  него
простиралась равнина  без  единого  дерева  или  холма  -  только  кое-где
виднелись чахлые заросли какого-то кустарника.
     Он упал неподалеку от тропинки и решил, что ему повезло, поскольку из
той информации, которой его напичкали на Земле,  следовало,  что  на  этой
планете не было никаких дорог, да и протоптанные дорожки попадались весьма
редко.
     Он подтянул ремни рюкзака, покрепче укрепил его  и  зашагал  по  этой
тропинке. Пройдя около  мили,  он  увидел  изъеденный  непогодой  столб  с
указательным знаком, и хотя Лэтроп не был до конца уверен, что  разобрался
в нацарапанных на дощечке символах, из надписи вроде бы следовало, что  он
идет не в ту сторону. И он повернул назад, надеясь,  что  правильно  понял
текст на дорожном знаке.
     Уже смеркалось, когда он добрался до деревни -  он  прошел  в  полном
одиночестве много миль, не встретив ни души,  если  не  считать  какого-то
странного  свирепого  на  вид  животного,  которое,  словно   ошеломленное
появлением незнакомца, поднялось на задние лапы и издало резкий  свистящий
звук.
     Да и в самой деревне он увидел немногим больше.
     Как Лэтроп представлял, эта деревня более всего напоминала  обиталище
стаи степных собак - такие поселения  этих  животных  встречаются  на  его
родной планете, Земле, в западной части Северной Америки.
     На окраине деревни он заметил участки возделанной почвы, на них росли
какие-то незнакомые ему растения;  на  некоторых  делянках  в  сгущающихся
сумерках  копошились  маленькие,  похожие  на  гномов  фигурки.  Когда  он
окликнул их, они лишь взглянули на него и снова принялись за работу.
     Он пошел по единственной в деревне улице, которая  была  чуть  пошире
хорошо утоптанной тропы, пытаясь угадать,  почему  перед  лазом  в  каждую
нору, которые тянулись по обе стороны улицы,  возвышались  холмики  земли,
извлеченной в процессе рытья. Все эти холмики выглядели почти одинаково, а
лазы в норы практически ничем не отличались друг от друга.
     То там, то здесь перед этими норами играли крошечные гномики - Лэтроп
предположил, что это дети, а когда приблизился к ним, они быстро юркнули в
темные лазы и больше не показывались.
     Он прошел всю улицу до  конца  и  остановился.  Невдалеке  перед  ним
возвышался холм побольше, на котором стояло нечто вроде грубого  обелиска,
похожего на обрубок копья, точно указующий перст нацеленного в небо.
     Это его несколько удивило, ибо в полученной им на Земле информации не
упоминались ни памятники, ни какие бы то  ни  было  культовые  сооружения.
Однако он сообразил, что  в  сведениях  о  такой  планете  наверняка  есть
пробелы: не так уж много известно о ней и ее жителях.
     Однако почему не допустить, что у этих гномов есть своя  религия?  На
других планетах то и дело прослеживались зачатки веровании. В ряде случаев
они зарождались на самой планете, а иногда  это  были  пережитки  культов,
привнесенных извне - с Земли или с каких-нибудь  планет  других  солнечных
систем, где некогда процветали могущественные религии.
     Он  повернулся  и  зашагал  по  улице  назад.  Посреди   деревни   он
остановился. Никто не вышел ему навстречу, и он сел на тропу и стал ждать.
Из рюкзака он вытащил пакет с завтраком, поел, напился  воды  из  термоса,
который прихватил с Земли, и задумался над тем, почему  Рибен  Клэй  решил
провести последние дни своей жизни в таком унылом месте.
     Этот вопрос возник у него не потому, что в этой планете  он  усмотрел
какое-то несоответствие с личностью Клэя. Напротив.  Все  здесь  выглядело
предельно скромно, а Клэй был человек скромный,  замкнутый;  когда-то  его
даже прозвали Ван Гогом Космоса. Он жил больше  своей  внутренней  жизнью,
чем  жизнью  Вселенной.  Он  не  искал  ни  славы,  ни  оваций,  хотя  мог
претендовать и на то и на другое. Порой даже казалось,  что  он  бежит  от
них. Всю свою жизнь он производил впечатление человека,  который  пытается
от всех скрыться. Человека, который от чего-то убегает, или,  наоборот,  -
за чем-то гонится, человека ищущего, которому никак не  удается  завладеть
тем, что он пытается найти. Лэтроп покачал головой: трудно определить  кем
на самом деле был Клэй - охотником или преследуемой добычей. Если добычей,
то чего он боялся, от чего бежал? А если охотником, то за кем гнался,  что
искал?
     Лэтроп услышал какое-то тихое шарканье и,  повернув  голову,  увидел,
что по тропе к нему идет одно из гномоподобных существ. Он понял, что  это
старик. Поседевший волосяной покров на его теле казался серым, а когда  он
подошел ближе, Лэтроп разглядел и  другие  признаки  старости:  слезящиеся
глаза, морщинистую кожу, поникшие кустики бровей, скрюченные пальцы рук.
     Существо остановилось перед Лэтропом и заговорило, и тот понял его.
     - Да будут зорки ваши глаза, сэр. (Не "сэр", конечно, а самый близкий
по смыслу перевод этого слова).
     - Да будет острым ваш слух, - отозвался Лэтроп.
     - Крепкого вам сна.
     - Приятного вам аппетита, - продолжал Лэтроп.
     Когда наконец все добрые пожелания были исчерпаны,  гном  внимательно
оглядел Лэтропа и произнес:
     - Вы похожи на того, другого.
     - На Клэя, - уточнил Лэтроп.
     - Только вы моложе, - сказал гном.
     - Моложе, - согласился Лэтроп. - Но ненамного.
     - Верно, - вежливо  согласился  гном,  словно  желая  доставить  этим
собеседнику удовольствие.
     - И вы не больной.
     - Да, я здоров, - сказал Лэтроп.
     - Клэй был больной. Клэй... (Не "умер".  Слово  скорей  переводилось,
как "прекратился" или "иссяк", но смысл его был ясен.)
     - Я знаю. Я пришел, чтобы поговорить о нем.
     - Он жил с нами, - произнес гном. - Мы были рядом с ним, когда  он...
(Умер?)
     А давно ли это произошло?  Как  спросить  "давно  ли?"  Лэтроп  вдруг
смешался, осознав, что в языке этих гномов не было  слов,  подходивших  по
смыслу для обозначения продолжительности отрезка времени. Глаголы  в  нем,
конечно, употреблялись в настоящем, прошедшем и  будущем  времени,  но  не
было ни одного слова для измерения протяженности времени или пространства.
     - Вы... - Не было слов, переводимых, как "похоронить" и  "могила".  -
Вы закопали его в землю? - спросил Лэтроп.
     Он почувствовал, что этот вопрос привел гнома в ужас.
     - Мы... его.
     Съели его? - мучительно соображал Лэтроп. На Земле, да и на некоторых
других планетах жили в древности племена, которые поедали  своих  усопших,
воздавая тем самым покойникам высшую почесть.
     Но это не было слово "съели".
     Тогда  что  же  они  сделали  с  Клэем?  Сожгли?  Повесили?   Куда-то
забросили?
     Нет. Ни то, ни другое, ни третье.
     - Мы... Клэя, - настойчиво повторил гном. - Он так хотел.  Мы  любили
его. Мы не могли сделать для него меньше, чем он просил.
     Лэтроп с благодарностью поклонился.
     - Этим вы оказали честь и мне тоже.
     Гном вроде бы несколько успокоился.
     - Клэй был безвредный, - произнес он.
     "Безвредный" - не совсем точный перевод. Быть  может,  "мягкий".  "Не
жестокий".   Да   еще   "слегка   чокнутый".   Естественно,   что    из-за
психологической несовместимости, недопонимания, любой пришелец не может не
показаться аборигенам "слегка чокнутым".
     Словно прочтя его мысли, гном проговорил:
     - Мы не понимали его. У него были какие-то  вещи,  и  он  называл  их
"кистикраски". Он делал ими полоски.
     Полоски?
     К_и_с_т_и_к_р_а_с_к_и_? Ну, конечно же - кисти и краски.
     Полоски? И это понятно - ведь  местные  жители  видели  все  в  одном
цвете. Для них живопись Клэя, вероятно, была лишь совокупностью "полосок".
     - Он их делал здесь, у вас?
     - Да. Здесь.
     - Интересно! А можно мне взглянуть на эти полоски?
     - Можно, - сказал гном. - Пойдемте со мной, и вы их увидите.
     Они перешли улицу и приблизились к лазу в одну  из  нор.  Согнувшись,
Лэтроп стал спускаться вслед за гномом по узкому туннелю. Когда они прошли
футов десять-двенадцать, туннель расширился, и они очутились в  комнате  -
неком подобии вырытой в земле пещеры.
     В этой пещере было относительно светло. Но свет был неяркий, слабый -
его испускали небольшие кучки какого-то вещества, разложенного  по  грубой
работы глиняным мискам, которые стояли на земле.
     Это гнилушки, подумал Лэтроп. Фосфоресцирующее гнилое дерево.
     - Вот, - сказал гном.
     Картина была прислонена к одной из  стен  комнаты-пещеры,  чужеродное
яркое пятно в этом странном  месте.  Обычную  картину  при  слабом  свете,
испускаемом гнилушками, рассмотреть было  бы  трудновато,  но  эти  мазки,
оставленные  кистью  на  холсте,  казалось,  светились  сами  по  себе,  и
создавалось впечатление, будто  этот  красочный  прямоугольник  -  окно  в
какой-то иной мир, находящийся  вне  сумрака  едва  освещенной  гнилушками
пещеры.
     Когда Лэтроп вгляделся в вертикально стоящее полотно, ему показалось,
почудилось, что свечение красок усилилось  и  картина  постепенно  как  бы
прояснилась и стала видна незаконченность мазков. Да это же  не  свечение,
подумал Лэтроп. Это _с_и_я_н_и_е_.
     Тут было все  -  высокое  мастерство  живописца,  искусное  сочетание
сдержанности и недосказанности, деликатная манера письма  и  пронзительная
яркость  цветовой  гаммы.  И  что-то  еще  -  ощущение  радости,   но   не
торжествующей, а тихой.
     - Он не закончил эту работу, - произнес Лэтроп. - Ему  не  хватило...
(Не было слова, чтобы перевести слово "время".) Он (иссяк?), не  успев  ее
закончить.
     - Иссякли его _к_и_с_т_и_к_р_а_с_к_и_. Он сидел тут и смотрел на свои
полоски.
     Так вот в чем причина! Вот почему картина не  закончена.  У  Клэя  не
осталось красок, а где и как мог он пополнить свой запас? Да и времени  на
поиски, наверно, уже не было.
     И Рибен Клэй  сидел  в  этой  пещере  и  смотрел  на  свое  последнее
творение, зная, что больше ничего не напишет, и понимая, что  нет  никакой
надежды закончить это великолепное  полотно.  Впрочем,  сам  Клэй,  скорее
всего, не  считал  эту  картину  великолепной.  Для  него  создаваемые  им
живописные полотна всегда были лишь способом самовыражения. С  их  помощью
он выплескивал  наружу  то,  что  таилось  в  глубине  его  души  и  ждало
воплощения в произведении искусства, которое увидит Вселенная -  так  Клэй
общался со своими братьями по духу.
     - Отдохните, - сказал гном. - Вы устали.
     - Спасибо.
     И Лэтроп сел напротив картины на плотно утрамбованный  земляной  пол,
прислонившись спиной к стене.
     - Вы его знали? - спросил гном.
     Лэтроп отрицательно покачал головой.
     - Но вы же пришли сюда, чтобы с ним повидаться.
     - Я искал того, кто бы мне о нем рассказал.
     Каким  образом  можно  объяснить  этому  гномику,  что   именно   так
заинтересовало его в личности Клэя; почему он шел по его следу, когда  вся
Вселенная уже предала его забвению? Как можно растолковать это  таким  вот
аборигенам, видевшим все в одном цвете и  наверняка  не  имевшим  никакого
представления о том, что такое  живопись,  -  разве  им  объяснишь,  каким
великим художником был Клэй? Разве расскажешь о совершенстве  техники  его
письма, удивительном чувстве цвета, почти сверхъестественной способности к
проникновению в суть окружавшего его предметного  мира?  О  способности  к
познанию истины и воплощению ее в своих живописных произведениях -  причем
не какого-нибудь одного ее аспекта, а целиком, во  всех  ее  ипостасях,  в
присущей ей цветовой гамме; о  способности  передать  смысл  и  настроение
изображаемого с такой точностью, что  достаточно  было  взглянуть  на  его
творение, чтобы все понять.
     Быть может, поэтому-то я и искал его,  подумал  Лэтроп.  Быть  может,
поэтому я потратил двадцать земных лет и кучу денег, чтобы побольше узнать
о нем. Монография,  которую  я  когда-нибудь  напишу,  будет  лишь  слабой
попыткой осмыслить цель моих поисков, логическим обоснованием моего труда.
Но главные усилия я вложил в поиски истины. Да, это окончательный ответ  -
я пытался познать ту истину, которая открылась ему и которую он  отобразил
в своих творениях. Ведь и я некогда тоже к этому стремился.
     - Колдовство, - сказал гном, глядя на картину.
     - В некотором роде, - согласился Лэтроп.
     Возможно, именно поэтому они так тепло отнеслись к Клэю, надеясь, что
его умение колдовать в какой-то мере распространится и  на  них,  принесет
удачу. Но, скорее всего, они не приняли его безоглядно, ибо  Клэй  не  был
тем простодушным духовно однозначным человеком, которого могли бы полюбить
такие примитивные существа.
     Вероятно, кончилось тем, что они  стали  относиться  к  нему,  как  к
своему соплеменнику, быть может, и не помышляя взимать  с  него  плату  за
жилье и пищу. Не исключено, он немного работал с ними в поле  и  занимался
каким-нибудь несложным ремеслом. Но в сущности Клэй был здесь лишь гостем,
ибо ни один инопланетянин не сумел  бы  приспособиться  к  такой  отсталой
экономике и культуре.
     Они оказали ему помощь в последние дни его жизни,  ухаживали  за  ним
умирающим, а когда он скончался, из  уважения  к  нему  воздали  его  телу
какие-то особые почести.
     Что же означало то слово? Лэтроп не  мог  его  припомнить.  Обучение,
которое он прошел на Земле, оставляло желать  лучшего:  скудный  словарный
запас, пробелы в  информации,  то  и  дело  ставившие  его  в  тупик,  что
естественно, раз уж он оказался на подобной планете.
     До него вдруг дошло, что гном ждет, чтобы он объяснил ему суть  этого
колдовства, причем объяснил лучше, чем  сам  Клэй.  А  может,  Клэй  и  не
пытался им что-либо объяснить, ибо вполне вероятно, что они его ни  о  чем
не спрашивали.
     А гном все ждал, надеясь, что Лэтроп растолкует ему особенность этого
колдовства. Ждал молча, ибо не осмеливался спросить его напрямую. Ведь  не
принято выспрашивать инопланетян, как именно они колдуют.
     - Это... (в его бедном словарном запасе не  было  слова,  означавшего
"картина")... это место, которое видел  Клэй.  Он  захотел  показать  его,
оживить, рассказать вам и мне, что он там увидел... Ему хотелось, чтобы мы
тоже это увидели.
     - Колдовство, - еще раз произнес гном.
     Лэтроп отказался от дальнейших объяснений. Это было бесполезно.  Ведь
для такого аборигена творчество Клэя - не более чем колдовство.  Пусть  уж
для него это останется колдовством. Колдовством, да и только.
     На этом полотне Клэй изобразил долину, по которой  в  тени  стройных,
строгих деревьев, почти слышимо журча, протекал ручей, и все это  купалось
в каком-то необычном свете - но не солнечном, что лился на долину  сверху.
И нигде ни одного живого существа, что было характерно для творений  Клэя,
ибо, как пейзажист, он не писал  ни  людей,  ни  каких-либо  иных  существ
инопланетного происхождения.
     Счастливый уголок, подумал Лэтроп,  но  в  этом  счастье  чувствуется
какая-то торжественность, даже суровость. Словно он создан для того, чтобы
бегать и смеяться, но бегать не слишком  быстро,  а  смеяться  вполголоса.
Этот пейзаж вызывал какое-то безотчетное благоговение.
     - Клэй видел много мест, - сказал Лэтроп гному. - И показал их  на...
(опять нет слов, чтобы сказать на языке  аборигена  "холст",  "доска"  или
"полотно")... на этой равнине. Он побывал на  множестве  разных  планет  и
постарался своими полосками показать на  таких  вот  равнинах  их...  (нет
слова "настроение")... как они выглядят.
     И снова гном произнес:
     - Колдовство. Клэй был могущественным колдуном.
     Он прошел к дальней стене комнаты и поворошил в примитивной  глиняной
печи торфяные брикеты.
     - Вы голодный, - сказал он.
     - Я недавно поел.
     - Вы должны поесть и с нами. Сейчас придут остальные. -  Уже  слишком
темно для работы в поле.
     - Хорошо, я поем с вами,  -  согласился  Лэтроп,  ибо  ему  следовало
разделить с ними трапезу. Для того чтобы его миссия увенчалась успехом, он
должен сблизиться с ними. Быть  может,  не  настолько,  как  Клэй,  но  по
крайней мере стать для них  менее  чужим,  чем  сейчас.  Как  бы  ни  была
отвратительна их пища, он обязан отведать ее вместе с ними.
     Но может статься, их еда не так уж противна на  вкус.  Наверняка  они
питаются кореньями и овощами, ведь у  них  есть  огороды.  А  возможно,  и
маринованными   или   подсоленными   насекомыми,   да   еще   каким-нибудь
возбуждающим, подобно алкоголю, варевом, которое он должен есть (или пить)
с некоторой осторожностью.
     Так что, хочет он того или нет, он должен делить  с  ними  трапезу  и
ночлег и относиться к ним столь же дружелюбно и тактично, как и Клэй.
     Ведь они могут многое поведать ему, рассказать то, узнать то,  о  чем
он уже не надеялся: как прожил Рибен Клэй свои последние дни. А вдруг  ему
еще удастся получить ключ к разгадке тех "потерянных  лет",  которые  Клэй
провел неведомо где, исчезнув из его поля зрения?
     Лэтроп спокойно сидел, вспоминая, как след Клэя  оборвался  на  самом
краю Галактики в немногих световых годах от планетой, на которую он только
что явился. Год за годом он шел по его следу от звезды к звезде, собирая о
нем сведения, беседуя с теми, кого тот встречал  на  своем  пути,  пытаясь
выяснить,  где  находятся  его  живописные  полотна.  И  вдруг  этот  след
оборвался. Клэй покинул одну определенную планету, и никто не  знал,  куда
он оттуда направился. Лэтроп потратил  немало  времени,  чтобы  обнаружить
хоть намек на то, где мог находиться Клэй, и уже готов был  отказаться  от
дальнейших поисков, как вдруг узнал, что Клэй объявился на этой планете  и
вскоре  умер.  Но  в  полученной  им  информации   Лэтроп   нашел   веские
доказательства того, что Клэй прибыл сюда вовсе  не  с  той  планеты,  где
оборвался его след, а провел несколько лет в каком-то  другом  месте.  Так
что в его жизнеописании, которому посвятил себя Лэтроп, все еще  оставался
пробел - пробел  из  "потерянных  лет",  а  сколько  их  было,  этих  лет,
определить он не мог.
     Кто знает, ведь не исключено, что именно здесь ему удастся найти ключ
к разгадке того, где провел Клэй эти годы.
     Однако, подумал Лэтроп, это будет лишь конец нити, которая, возможно,
приведет меня к разгадке. Не более. На  точные  сведения  рассчитывать  не
приходится, ибо эти крошечные существа не имеют представления о  том,  что
такое время и пространство.
     Скорее всего, разгадка тайны  кроется  в  самом  живописном  полотне,
стоящем в этой пещере. Вполне вероятно, что на нем изображен уголок никому
не ведомой планеты, которую посетил Клэй перед тем, как  отправиться  сюда
умирать. Но если это так, решил Лэтроп, тогда  плохи  дела  -  ведь  можно
потратить три жизни, а то и  больше,  прочесывая  планету  за  планетой  в
тщетной надежде найти и узнать  место,  которое  Клэй  изобразил  на  этом
холсте.
     Он наблюдал, как гном бесшумно возится у плиты: единственным  звуком,
который улавливал его слух, было завывание ветра  в  трубе  и  у  входа  в
туннель, что привел их в эту пещеру. Ветер, торфянистая, поросшая какой-то
невысокой травой равнина, да скученные в деревушки землянки - вот  и  все,
что здесь есть, на самом краю Галактики,  на  ободе  огромного  колеса  из
множества солнц. А что, собственно, мы знаем, подумал он, об  этом  шарике
материи, точно заброшенном  в  глубины  Космоса  могучей  Рукой  какого-то
игрока в гольф? Мы не знаем, когда он зародился,  для  чего  существует  и
когда перестанет существовать. Мы подобны слепцам, которые ищут  во  мраке
нечто реально осязаемое, и то  немногое,  что  нам  удается  отыскать,  мы
познаем не лучше, чем слепой - вещи в своей  комнате,  определяя  свойства
предметов на ощупь. Ибо в сущности мы так же слепы, как он, - мы все,  все
наделены разумом  существа,  населяющие  Галактику.  И  несмотря  на  свою
вводящую в заблуждение слепоту, мы самонадеянные выскочки, ибо прежде  чем
попытаться проникнуть в тайны Галактики, нам следует познать самих себя.
     Мы  ведь  еще  не  разобрались  в  себе,   даже   приблизительно   не
представляем, для чего существуем. Мы  придумывали  всякие  теории,  чтобы
объяснить  смысл  своего  бытия  -   теории   материалистические,   теории
идеалистические, используя при этом  чисто  логические  выкладки,  которые
были отнюдь не так уж чисты. И мы лгали себе - пожалуй, это главное, в чем
мы преуспели. Мы смеялись над тем, чего не понимали, подменяя этим  смехом
знания, пользуясь им, как щитом, чтобы прикрыть свое невежество, пользуясь
им как наркотиком, чтобы заглушить  в  себе  чувство  страха.  Некогда  мы
искали утешение в мистицизме, отчаянно сражаясь против каких бы то ни было
его  объяснений,  ибо  мистицизм  давал  нам  утешение,   пока   оставался
мистицизмом, то есть чем-то необъяснимым. Было время, когда мы уверовали в
Бога  и  боролись  за  то,  чтобы  наша  вера  не   подкрепилась   вескими
доказательствами,   ибо   в   нашем   искаженном   мышлении    укоренилось
представление, будто вера куда сильнее, чем реально существующие факты.
     А разве стали мы лучше, размышлял Лэтроп, изгнав из сознания  веру  и
мистицизм, поспешив рассовать по тайникам древние верования и религии  под
приглушенный  смех  Галактики,  которая  верит  в  логику  и  все  надежды
возлагает лишь на реальность предметного мира.  Мы  ведь  только  на  шаг,
думал он, не более чем на шаг приблизились к истинной  логике  и  познанию
объективной реальности, возведя в  культ  поклонение  этому  фетишу.  Быть
может, в далеком будущем наступит день, когда мы познаем иную  реальность,
сохраним к ней логический подход и вновь обретем душевный  покой,  который
утратили, когда потеряли веру в божественное начало.
     Гном принялся за  приготовление  еды,  и  от  его  стряпни  в  пещере
распространился приятный  запах.  Почти  земной.  Быть  может,  это  блюдо
окажется не таким уж противным на вкус, чего поначалу боялся Лэтроп.
     - Вы такой, как Клэй? - спросил гном.
     - Стараюсь быть таким же - он мне очень нравился.
     - Нет-нет, вы меня не поняли. Вы делаете то же, что и  он?  Такие  же
полоски?
     Лэтроп отрицательно покачал головой.
     - Сейчас я ничего не делаю. Я... (как сказать на  их  языке,  что  он
ушел от дел?)... я закончил свою работу и теперь играю в  одну  игру.  (Он
сказал "играю" и "игру" за неимением других слов).
     - Играете?
     - Я больше не работаю.  Делаю,  что  хочу.  Вот  сейчас  мне  хочется
узнать, как жил Клэй, и я... (нет слова "писать")... я рассказываю  о  его
жизни полосками, но не такими, какие делал он. Совсем, совсем другими.
     Садясь на пол, Лэтроп поставил рядом свой рюкзак.  Теперь  он  поднял
его себе на колени, открыл и вынул из него блокнот и карандаш.
     - Я делаю вот такие полоски, - сказал он.
     Гном подошел к нему и стал рядом.
     Лэтроп написал на листке блокнота:
     "Я был ученым-футурологом. С помощью логики  на  основе  фактического
материала я пытался заглянуть в будущее человечества. Я искал истину".
     - Вот такие полоски, - произнес он. - Я их сделал очень много,  чтобы
рассказать о жизни Клэя.
     - Колдовство, - снова сказал гном.
     В этом блокноте было записано все, что он узнал о  Клэе.  Все,  кроме
того, где и как он провел эти таинственные  "потерянные  годы".  Страницы,
заполненные информацией, которую нужно было систематизировать и  облечь  в
форму связного повествования. Заметки,  рассказывающие  о  странной  жизни
странного человека, который путешествовал в Космосе от  звезды  к  звезде,
изображая на своих полотнах одну  планету  за  другой  и  разбрасывая  эти
пейзажи по всей Галактике. Человека,  скитавшегося  словно  бы  в  поисках
чего-то иного, чем ландшафты, которые возникали перед его взором  на  этих
планетах, чего-то нового, что он мечтал написать. Точно  эти  его  пейзажи
были всего лишь данью преходящему капризу, не более чем причудой и удобным
способом заработать деньги, которые нужны были ему  на  пропитание  и  для
того, чтобы оплатить очередное полтирование. За эти деньги он  посещал  по
желанию любые солнечные системы. Он никогда не оставлял себе свои картины,
продавая их все до единой, а  иногда  просто  бросал  их,  перемещаясь  на
другую планету.
     Но это не потому, что его пейзажи были плохи. Они  были  изумительны.
Они  с  почетом  экспонировались  в  картинных  галереях  (или  помещениях
сходного назначения) на многих планетах.
     Клэй нигде надолго не задерживался. Он всегда спешил. Словно какая-то
определенная цель, некий замысел, гнали его от одной звезды к другой.
     И его метание, его погоня за чем-то неведомым в результате привели  к
тому, что он кончил свои дни в этой пещере, годившейся лишь на  то,  чтобы
укрыться в ней от ветра и дождя.
     - А для чего? - спросил гном. - Для чего нужно делать полоски о жизни
Клэя?
     - Для чего? - переспросил Лэтроп. - Для чего это нужно?  (И  мысленно
добавил: "Сам не знаю!")
     Но в ответ на то, почему Клэй так стремительно перемещался с  планеты
на планету и почему он, Лэтроп, мчался по  его  следам,  возможно,  где-то
совсем близко, стоит только протянуть руку. Наконец после  долгих  поисков
он, возможно, получит ответ именно здесь.
     - Для чего вы делаете эти полоски?
     А что на это ответить?
     Что ответил на  такой  вопрос  сам  Клэй?  Они  же  наверняка  и  его
спрашивали об этом. Не о том, _к_а_к_ он их делает, ибо если речь  идет  о
колдовстве, подобный вопрос задавать не положено. Но _д_л_я  _ч_е_г_о_,  -
об этом спросить можно. Не о таинстве самого колдовства, а о цели, которую
преследует своими действиями колдун.
     - Для того чтобы мы узнали, -  произнес  Лэтроп,  подбирая  слова,  -
чтобы все мы - и вы, и я, и жители других планет - узнали, каким существом
(человеком?) был Клэй.
     - Он был... (добрый?). Он был нам близок. Мы любили его. Это все, что
нам нужно знать о нем.
     - Все, что нужно  знать  _в_а_м_,  -  возразил  Лэтроп.  -  Но  этого
недостаточно для других.
     Хотя, вероятно, немногие прочтут  его  монографию,  когда  она  будет
написана. Жалкая горстка мыслящих существ  потратит  на  это  время,  если
вообще захочет ее читать.
     Теперь наконец я понял то, подумал он, что знал всегда, но  не  хотел
признавать это даже в глубине души: я  собираю  материал  о  Клэе  не  для
других, а для себя. И делаю  это  не  потому,  чтобы  заполнить  свободное
время, отработав свое и уйдя от дел, а по какой-то более  важной  причине,
испытывая неодолимую тягу в  такой  деятельности.  Из-за  некоего  еще  не
известного фактора, а может быть, желания (которого у меня прежде не было)
удовлетворить эту пока не осознанную мною потребность. Чтобы достичь цели,
смысл которой поразит меня, если я когда-либо вникну в него.
     Гном вернулся к печи  и  снова  взялся  за  свою  стряпню,  а  Лэтроп
продолжал сидеть на земляном полу, прислонившись спиной  к  стене  пещеры.
Теперь только он почувствовал, насколько устал. У него сегодня был трудный
день. Само по себе полтирование не требовало особых  усилий,  его  процесс
субъективно казался легким, однако человека он выматывал. Вдобавок,  чтобы
добраться до этой деревни, Лэтроп прошел пешком миль двадцать.
     Полтирование могло бы быть легким,  но  таковым  не  было,  поскольку
работа над усовершенствованием его процесса  некогда  была  приостановлена
из-за каких-то ошибочных представлений, а избавились от них только  тогда,
когда  удалось   покончить   с   некоторыми   суевериями   и   надуманными
предубеждениями,  которыми  человек  прикрывал  свое  невежество.  Так  уж
повелось - если люди не понимали сути какого-либо  явления,  они  относили
его к категории суеверий и не пытались объяснить с научной  точки  зрения.
Род человеческий мог с легкостью пренебречь такой глупостью, как суеверие,
но не мог, не чувствуя за собой вины, отмахнуться от очевидных фактов.
     Из туннеля донеслось шарканье, и в пещеру  вошли  четыре  гнома.  Они
несли грубо сделанные орудия  для  полевых  работ,  которые  прислонили  к
стене, а сами выстроились в ряд и молча уставились на  сидевшего  на  полу
человека.
     Старый гном произнес:
     - Это еще один, такой как Клэй. Он будет жить с нами.
     Все четверо подошли к Лэтропу и  стали  полукругом,  обратив  к  нему
лица. Один из них спросил стоявшего у плиты гнома:
     - Он поживет с нами и... (умрет?)
     - Этот, кажется, пока не... (умирает?), - возразил другой.
     Похоже, они заранее предвкушали его смерть.
     - Я не собираюсь здесь умирать, - поежившись заявил Лэтроп.
     - Мы бы тогда... вас, - произнес еще один из  четверки,  повторив  то
слово, которое обозначало, что они сделали с Клэем, когда  тот  скончался,
причем таким заискивающим тоном, словно предлагал человеку взятку  за  то,
чтобы он остался с ними и умер.
     - Но, может, он не захочет, - предположил другой  гном.  -  Клэй  сам
сказал, чтобы мы так сделали. А этот может не захотеть.
     От слов, произнесенных гномами, от их выжидающих  взглядов  в  пещере
повеяло ужасом, и у Лэтропа побежали по спине мурашки.
     Старый гном прошел в дальний угол пещеры и взял там  какой-то  мешок.
Вернувшись, он поставил этот мешок  перед  Лэтропом  и  потянул  за  шнур,
которым была затянута горловина. Остальные с  благоговением  наблюдали  за
его действиями. Было ясно, что для них это - событие огромной важности,  и
если б можно  было  вообразить  почти  невероятное:  что  эти  приземистые
неуклюжие существа  способны  торжественно  приосаниться,  то  сейчас  они
выглядели так, будто  всецело  прониклись  величием  происходящего  на  их
глазах действа.
     Старый гном наконец распутал шнурок, перевернул мешок и, схватив  его
за основание, вывалил содержимое на земляной пол.  В  образовавшейся  куче
Лэтроп разглядел кисти, множество пустых тюбиков от масляных красок (почти
из всех краска была  полностью  выдавлена),  потрепанный  бумажник  и  еще
какой-то предмет. Старый гном поднял его с пола и протянул землянину.
     Лэтроп взял его в руку, внимательно осмотрел и вдруг понял,  что  они
сделали с Клэем, понял, ни на миг не усомнившись в  том,  что  за  великие
последние почести ему отдали гномы, когда он скончался.
     В горле у Лэтропа что-то заклокотало  -  но  не  хохот  над  забавным
открытием, ибо в этом не было ничего смешного. Он хохотал  над  превратным
восприятием ценностей,  над  противоречием  концепций,  над  головоломкой,
которую преподнесли ему гномы, решив воздать Клэю именно  такие  последние
почести. И еще над своим внезапным прозрением.
     Сейчас он даже мог себе мысленно все представить:  как  они  день  за
днем носили землю, чтобы насыпать холм, который он видел сегодня в поле за
деревней; трудились в поте лица, зная,  что  их  друг,  неизвестно  откуда
прибывший к ним, вот-вот умрет; как  они  обошли  всю  планету  в  поисках
дерева - ведь на ней в основном рос чахлый кустарник - и  в  конце  концов
нашли его и принесли сюда на своих согбенных спинах, ибо  не  ведали,  что
такое колесо: как они маялись, когда деревянными гвоздями соединяли  куски
дерева, старательно проколупав для этих гвоздей  отверстия,  поскольку  не
были знакомы с плотницким ремеслом.
     И все это они делали из любви к Клэю, и весь их каторжный  труд,  все
потраченное ими на это время ничего не значили по сравнению с  красотой  и
величием того, что они совершили с такой любовью.
     Он взглянул на распятие и, казалось, наконец понял, в чем заключалась
странность личности Клэя  и  причина  его  бесконечных  поисков,  безумных
лихорадочных метаний из одной солнечной системы в другую; отчасти это даже
объясняло, откуда взялся его блестящий талант с  такой  ясностью  выражать
истину, едва проглядывавшую сквозь многие другие, о  которых  повествовала
его кисть.
     Ибо Клэй наверняка был одним из немногих, доживших до  этого  времени
членов благородной древней секты землян; одним из тех представителей  рода
человеческого,  ныне  логически  мыслящего  и  изучающего  лишь  доступные
чувственному восприятию явления окружающего его мира, одним  из  тех,  кто
некогда был привержен к мистицизму и вере. Впрочем, видно, Клэю одной веры
было недостаточно так же, как духовные потребности  его,  Энсона  Лэтропа,
порой не удовлетворяла реальность предметного мира. И тем не менее ему и в
голову не приходило, что порывы Клэя объяснить настолько просто - ведь все
защищают свою веру от издевательских ухмылок вселенской Логики.
     А скорее всего ни вера, ни реальность не могут существовать  порознь:
должно быть, они взаимосвязаны и воздействуют друг на друга.
     Впрочем, сказал себе Лэтроп, мне лично  вера  не  нужна.  Работая,  я
долгие годы изучал факты и объяснял их суть, исходя из законов  логики,  -
это все, что человеку нужно. Если у него возникает иная потребность, то ее
стимулирует какой-то другой, пока еще не изученный фактор. У нас нет нужды
возвращаться к вере.
     Очистите объективную реальность от веры в Бога и поклонения идолам  и
вы получите нечто  полезное  для  жизни.  Подобно  тому  как  давным-давно
Человек, очистив  от  насмешек  такое  явление,  как  полтергейст,  открыл
механизм и принцип полтирования и стал  перемещаться  из  одной  солнечной
системы в другую с той же легкостью, как  в  древности,  гуляя  по  улице,
доходил до полюбившегося ему бара.
     Однако Клэй, несомненно, относился к этому иначе:  приемля  лишь  то,
что реально существует, он не мог бы писать такие  поразительные  пейзажи,
если б свет, который согревал его душу, не исходил от веры  и  он  во  имя
веры всецело не посвятил бы себя творчеству - вот почему его  картины  так
зачаровывали.
     И именно вера побудила его в поисках неведомо чего скитаться по  всем
планетам Галактики.
     Лэтроп взглянул на  картину  и  увидел,  сколько  в  ней  благородной
простоты, нежности, счастья и  как  ощутимо  прекрасен  заливавший  пейзаж
свет.
     Именно  такой  свет,  думал  Лэтроп,  правда  выписанный   не   столь
совершенно, я  видел  на  иллюстрациях  старинных  книг,  которые  изучал,
проходя на Земле курс сравнительного анализа древних религий. Он  вспомнил
преподавателя, посвятившего несколько учебных часов  толкованию  символики
света.
     Он выронил из руки распятие и поднял с пола три-четыре пустых  тюбика
из-под краски.
     Клэй не завершил работу над этой картиной, сказал при встрече Лэтропу
гном, потому что у него кончились краски. И верно, тюбики были плоскими  и
сплющенными до самых крышечек  -  можно  было  даже  разглядеть  отпечатки
пальцев, которые выдавливали из них последние драгоценные капли.
     Он метался по Галактике, подумал Лэтроп, но я его все-таки догнал.
     Даже после того, как он умер, я нашел его, внюхиваясь, точно  ищейка,
в остывающий след, который он оставил меж звезд. И я шел по  этому  следу,
ибо я любил его - не человека по имени Клэй (я ведь не знал - да и  откуда
мне было знать? - каким он был человеком), - я следовал за ним потому, что
почувствовал  в  его  произведениях  то,  на  что  не  обратили   внимание
искусствоведы. То, что нашло отклик  в  моей  душе.  Быть  может,  во  мне
пробудилась та самая древняя, ныне утраченная вера. Простая, наивная вера,
еще в незапамятные времена задушенная элементарном логиком.
     Но теперь-то я понял  Клэя,  сказал  себе  Лэтроп.  Понял  с  помощью
миниатюрного распятия, символики  его  последнего  произведения  и  грубой
реальности холма, что высится на этой нищей планете в поле за деревней.
     И он понял, почему Клэй выбрал такую нищую, убогую планету.
     Потому что в этой нищете, как в самой вере,  есть  смирение,  которым
никогда не отличалась логика.
     Лэтроп мог с закрытыми глазами все представить  себе,  как  наяву:  и
мрачные облака в пасмурном небе, и унылую пустошь, и  торфянистую  равнину
без конца и без края, и  белую  фигуру  на  кресте,  и  толпу  низкорослых
существ у подножия холма, на века отмеченных действом, смысл которого  они
не  понимали,  но  которое  вершилось  благодаря  их  необычайно   доброму
отношению к тому, чья вера растрогала их сердца.
     - Клэй когда-нибудь говорил  вам,  где  он  побывал  перед  тем,  как
появился здесь? - спросил гномов Лэтроп. - Откуда он пришел сюда?
     Они отрицательно покачали головами.
     - Нет, не говорил, - ответили они.
     Он был там, подумал Лэтроп, где  растут  такие  деревья,  которые  он
изобразил на этом полотне. Там, где все преисполнено покоем,  нежностью  и
чувством собственного достоинства. И где светло.
     Человек очистил от шелухи суеверий такое явление, как полтергейст,  и
обнаружил под ней рациональное зерно - принцип полтирования. То  же  самое
Человек   проделал   с   левитацией,   телепатией   и   многими    другими
парапсихологическими явлениями, но он никогда не пытался очистить от такой
шелухи веру, чтобы найти под ней это самое рациональное  зерно.  Ибо  веры
самой  по  себе  достаточно,  она  не  терпит  реальности.  Какой  же  она
представлялась  тем,  кто  верил   в   Бога,   таким   разным   по   своей
психологической структуре да еще говорившим на разных  языках?  Счастливая
загробная жизнь, рай, ад, небеса, дарованное  немногим  свыше  блаженство?
Что из всего этого  порождено  фантазией  верующих,  а  что,  быть  может,
существует в действительности? Этого не знает ни одно  мыслящее  существо,
если только оно не живет одной только верой, а сейчас никто,  за  немногим
исключением, так не живет.
     А не может ли оказаться, что на последнем столь значительном пути, по
которому течет жизнь Галактики и где она набирается знаний, есть  какой-то
другой принцип,  более  важный,  чем  объективная  реальность  и  вера,  -
принцип,  пока  еще  никем  не  познанный,  и  осмыслят  его  лишь  спустя
тысячелетия. Не наткнулся ли Клэй, чей  интеллект  намного  опередил  свое
время, а разум не подчинялся всеобщему процессу эволюции, на этот принцип,
и кто, благодаря такой личностной особенности,  получил  о  нем  некоторое
представление?
     Вера потерпела поражение, ослепленная сиянием своей славы. А может, и
объективно существующий предметный мир погубят резкие лучи испускаемого им
света?
     И  разве  человек,  используя  куда  более  мощное  орудие   -   свою
проницательность,  отказавшись  как  от  веры,  так  и   от   исследования
объективно существующих  явлений,  -  разве  не  может  он,  обойдясь  без
поисков, найти искомое и  с  успехом  достичь  конечной  цели,  к  которой
сознательно или бессознательно стремится все  живое  с  той  поры,  как  у
обитателей мириада планет Галактики появились первые проблески разума?
     Лэтроп нашел тюбик из-под белой масляной краски, отвинтил крышечку  и
выдавил капельку белой субстанции. Зажав тюбик в  одной  руке,  другой  он
поднял с пола кисть и бережно перенес на нее эту драгоценную каплю.
     Он отбросил в  сторону  пустой  тюбик,  подошел  к  стоящей  у  стены
картине, присел на корточки и в полумраке  слабо  освещенной  пещеры  стал
пристально вглядываться в нее, стараясь  найти  точку,  откуда  льется  на
пейзаж этот удивительный свет.
     Он обнаружил ее в левом верхнем углу картины, над горизонтом, хотя не
был до конца уверен, что она находится именно там.
     Лэтроп протянул к этому месту руку с кистью, но сразу же отвел ее.
     Да, должно быть, свет льется отсюда. Человек, видно, стоял под  этими
могучими деревьями, обернувшись лицом к его источнику.
     А  теперь  действуй  осторожно,  говорил  он  себе.   Очень,   очень,
осторожно, ибо это не более чем символ. Лишь намек на цветовое пятно. Один
перпендикулярный штрих и другой покороче, горизонтальный, под прямым углом
к первому, ближе к его верхнему концу.
     Он держал кисть неловко, как человек, впервые взявший ее в руку.
     Кисть коснулась холста, но он вновь отвел ее в сторону.
     Что за глупость, подумал Лэтроп. С ума я схожу, что ли? У него ничего
не получалось. Он не умел писать маслом,  но  думал,  что  даже  легчайшее
прикосновение кисти к холсту может оставить грубый неверный след,  который
все осквернит.
     Кисть выпала из его разжавшихся пальцев и покатилась по полу.
     Я попытался, - мысленно сказал он Клэю.